Доктор говорит. Как в Украине врачу стать успешным, а пациенту выжить

Врачом я стал почти случайно. Старший брат — медик, работает в офтальмологии. Когда я оканчивал школу, вопрос, куда идти дальше, даже не обсуждался. Без меня меня женили. А если уж ты потратил десять лет на учебу — медучилище, университет, интернатура, — то что-то менять сложно. Для этого нужна жесткая мотивация, которой у меня не было. Но я нашел свою волну.

Вы серьезно думаете, что у подростка, поступающего в 15 лет в медучилище, может быть какой-то внутренний порыв? Нет, это байки. Цель — откосить от армии и попасть в женский коллектив (смеется). Все очень банально. Тем более что ребятами там дорожили, и не было такого, чтобы не поступил мальчик.

В медицине есть два типа специалистов — "голубая кровь, белая кость" и чернорабочие. Если говорить об офтальмологии, то 90% врачей в этой сфере занимаются лечением катаракты, глаукомы, патологиями глазного дна. У меня узкая специализация — дакриоцистит. А это весьма хлопотная ситуация. Быстрых денег тут не бывает. Но я занял нишу, в которой стал лучшим, и никого в нее не пускаю. Все сложные случаи Украины и ближайшего зарубежья — это ко мне. Можно настраивать только одну модель пианино, но к тебе будут обращаться все, у кого есть эта модель. Или можно попробовать охватить все. Мне больше нравится первый вариант.

На то, чтобы занять нишу, у меня ушло 7 лет. Сначала нужно пойти в подмастерья к хорошему специалисту. Я пошел к известному в Украине детскому офтальмологу Юрию Баринову. Начал делать первые самостоятельные шаги под его руководством. Получив основы, ушел в свободное плавание. Люди знали, раз я работал с Бариновым, значит, что-то умею. Начал экспериментировать, выдумывать — на кураже можно все что угодно делать. Мне повезло, что я попал в струю. Но так не у всех.

Есть лишь 1–2% тех, кто тащится от своей работы и получает удовольствие от жизни. Остальные каждый день ходят в больницу, делают что-то рутинное, получают за это смешные деньги. Можно с ума сойти. Самый простой пример. Из моей институтской группы в медицине остались 20%. Остальные сбежали.

Надо менять воду в аквариуме, чтобы рыбки не заванивались. Всем не обязательно быть новаторами, можно просто честно и правильно делать свою работу. Но мне однообразие надоедает. Придумать что-то, что до тебя никто не делал, — в этом для меня кайф в профессии. Мальчики же всегда хотят доказать себе: я могу.

В Великобритании, чтобы стать офтальмологом, нужно дождаться, пока работающий уйдет на пенсию. А у нас их штампуют в огромном количестве. Клиники, куда ни плюнь. Соответственно, конкуренция нездоровая, больных не хватает. У нас переизбыток врачей, особенно по узким специальностям. Никто же не хочет быть рентгенологом или работать с туберкулезниками.

Семейный врач может хорошо зарабатывать, если у него руки нормально растут. Если к тебе придет мамочка с ребенком, ты ей поможешь, потом она приведет мужа, бабушку, дедушку. Но для этого нужно, чтобы мозги работали. А чтобы они работали, не должно быть голодного блеска в глазах.

У нас повальная лень среди врачей. Движение по нисходящей начинается еще во время учебы. Три бессмысленных года в училище, 6 лет специфической и неоднозначной учебы в институте. Работа в интернатуре, где пытаешься взять то, что тебе не дали в институте. Потом бегаешь с выпученными глазами в поисках себя. На каком-то этапе разочаровываешься, посылаешь все к монахам. Если в течение двух максимум пяти лет не находишь вариант материального или профессионального роста, попадаешь на социальное дно. Тебе уже ничего не хочется. Приходишь на работу, выполняешь рутинные обязанности и понимаешь, что так будет завтра, послезавтра и послепослезавтра. Дальше эмоциональное выгорание, и никаких шансов на перемены нет. Все очень жестко.

Думаете, у человека, работающего на шиномонтаже, меньше ответственности за чужую жизнь, чем у врача? Не надо громких слов. Моя врачебная ответственность такая же, как моя водительская ответственность. Еду и еду. Понятно, что в этот момент я должен быть внимателен, собран, трезв и бодр.

Я выбрал детскую офтальмологию, потому что у детей все интересней. Они бурно болеют и быстро выздоравливают. Сначала сильно страдают, но если все правильно делаешь, через пару часов уже лезут на руки обниматься. На консультацию детей обычно приводят мамы. Иногда приходят папы, но с ними сложно иметь дело, потому что у них другой образ жизни, с ними сложно разговаривать. Мамы более практичны. Ты что-то рассказываешь ей, она задает вопрос, вы на одной волне. Папы чересчур строгие и серьезные по поводу и без повода.

Всех можно понять и принять. Я могу себе позволить нормальное общение с пациентом. В большинстве случаев не жду, что мне заплатят. Эта мысль всегда напрягает. А когда ты от нее свободен, на многие вещи смотришь проще.

Егор Черняк: "В нашей стране нельзя идти просто к врачу. В нашей стране нужно идти к конкретному человеку по конкретным рекомендациям. Иначе ты никогда не знаешь, на кого нарвешься"

С любым ребенком можно найти общий язык без шлепков по заднице и повышения голоса. Главное, чтобы было время и настроение. Если у тебя нет того или другого, лучше сделать тайм-аут. В четверг, например, я понял: в пятницу не пойду на работу. Перезвонил, дал отбой, потому что на приеме хочу быть адекватным, спокойным, договороспособным.

Всем детям сильно не хватает внимания. То, что мы вкладываем в понятие "внимание", чаще означает заботу, а обычно — нечто переходящее в гиперопеку. Просто сидеть и разговаривать о том, что интересно ребенку, а не тебе, сложно. Про новое лего, мультики. Слушать то, что он хочет рассказать, а не пытаться донести о своем мироощущении. Это обычные вещи. Здесь нет ничего сложного. Вообще-то нам всем не хватает внимания. Но если есть желание и возможность проявить его, то нет такого, чтобы нельзя было договориться.

Я работаю и в частной клинике, и в государственной больнице. В больнице я чищу карму благодаря детям и бабушкам, у которых нет возможности прийти ко мне на прием в частную клинику.

"Глаза — зеркало души" — все это глупости. Глаза — это фотоаппарат. Он либо функционирует, либо нет. Страдает оптика или то, что около оптики, — вот это меня интересует, а с остальным не ко мне. Я работаю с конкретной проблемой, а как у кого "зеркала" блестят, мне безразлично. В психологические дебри не лезу.

Есть грань, через которую я не перехожу. Рано или поздно врач в работе подходит к тому, чтобы сказать пациенту: "Я не Господь Бог". Я постараюсь, приложу все усилия, включу мозг, но там, наверху, решают, как все будет. Нельзя давать пациенту надежду, если не уверен, что сможешь оправдать ожидания. Не надо, чтобы тебя воспринимали как волшебника. Да, волшебство должно оставаться в отношениях между пациентом и врачом чуть-чуть, как вера, но не в меня. Я не Бог, чтобы в меня верили.

Не обманывай, не переходи грань, не разводи на деньги — три заповеди хорошего врача. В остальном все способы хороши, которые позволят девушке накраситься, а ребенку не мучиться от закисания глаз. Я просто пытаюсь помочь людям.

Протоколы — это очень правильная штука, потому что врачи косячат, причем глупо. Детям, не испытывающим физических страданий, из-за блажи пожилых офтальмологов начинают на 5–7 день жизни колоть антибиотики, которые даже взрослые переносят с трудом. Например, цефтриаксон. Зачем? Ну а вдруг? Вдруг что? Протокол должен быть, схема должна работать. Нельзя изначально допускать разброд и шатание. У ребенка закисает глаз. Врач должен сделать первое, второе, третье. Помогло — хорошо, не помогло — переходим на следующий уровень. С ребенком происходит то, что не предусмотрено протоколом, тогда отправляем ребенка в специализированное заведение и не занимаемся фигней. Точка. Нельзя начинать вводить ребенку препараты, не показанные в его случае, только потому что у тебя сегодня плохое настроение и тебе что-то показалось. А ведь в половине ситуаций назначают чушь редкостную, да еще и вредоносную. На вопрос, почему вы так делаете, отвечают: "Потому что считаю нужным. У меня сертификат, я училась/учился".

В нашей стране врачей не сажают. Доказать, что врач сделал что-то не так, нельзя. Протоколов ведь нет. Без них живется свободнее, потому врачи и воспринимают их в штыки. Есть и другая причина. Человек долго учился, вышел на работу, а тут на рабочем столе книжечка лежит, открываешь, а там схема расписана, не им придуманная. Заглядываешь, назначаешь, и все. А как же таинство работы врача? Он начинает чувствовать свою ущербность, потому что нужно, как робот, выполнять предписанное. Твое участие в лечении как специалиста уменьшается. И как же теперь быть с "божественным началом"?

Сейчас в медицине полная анархия — ни спросить, ни претензий предъявить. Порядочность из профессии ушла, потому что страх исчез. Врачи просто пытаются выжить, как на войне. И живут все сегодняшним днем. Никто не знает, как будет завтра, что будет завтра.

Мы все проходим через ошибки. Кто-то что-то не дочитал, не поинтересовался, думал о чем-то другом, просто криво стояли руки сегодня. К тому, что ошибка может вылезти в любой момент, нужно быть готовым. И когда это произойдет, главное, чтобы тебе дали шанс ее исправить. Но для этого нужно вести себя по-пацански: обманывать нельзя. Честность — единственный способ общения с пациентом. Половина проблем оттого, что мы начинаем юлить.

У меня есть педиатр, которому доверяю, кардиолог, которому доверяю, пара нейрохирургов. В Украине нельзя идти просто к врачу. В нашей стране нужно идти к конкретному человеку по конкретным рекомендациям. Иначе ты никогда не знаешь, на кого нарвешься. Отбора среди врачей фактически нет. Ведь если ты каким-то образом устроился в государственное подразделение, то уволить тебя очень и очень сложно. Ну лишат тебя премии в качестве наказания, а ты ее за полчаса приемов заработаешь. Смешно. Определенный отсев происходит в частной медицине. Никто не будет держать в нормальной частной клинике врача, приносящего хлопоты. Да, проблемы возникают и у них, но это нормально, пока идет стадия становления. Клиник много, конкуренция не всегда чистоплотная, сбои случаются.

Врачи почти ничего не знают о медреформе и о том, как будет работать новая система. Только общие фразы. Например, "врач будет получать больше за свою работу". Или "врач будет меньше решать бюрократических задач". Психологический, эмоциональный и финансовый комфорт врача — все это замечательно. Слова громкие, но врач не понимает, как это конкретно будет реализовано на его участке. Вот медики и думают: "Ну-ну, давайте. Мы-то приспособимся. У нас приспособляемость сумасшедшая".

Коммуникация, которая сейчас существует между медиками и Минздравом, недостаточна. Проблема в том, что мы не понимаем друг друга. У меня есть знакомый, который пошел на повышение. С тех пор у нас перестал получаться разговор. Я ему о практическом, о нюансах. А он мне — о глобальных вещах и геополитике. Как будто с разных планет.

Представьте, на приеме мне сообщают: "Сегодня собрание, к нам кто-то едет из Минздрава. Все происходит, как правило, спонтанно. Нет такого, чтобы за две недели предупредили, проговорили тему встречи. Стоит за трибуной человек, что-то рассказывает. И в основном получается монолог. Ты не готов задавать глубокие вопросы, ведь узнал о встрече за полчаса до ее начала. Кроме того, в больницах на такие собрания в основном зовут медсестер, чтобы создать массовку. А они особенно не вникают в эти вопросы. Им главное, чтобы все побыстрее закончилось.

Главврач не должен быть управленцем. Когда есть четкое разделение обязанностей, это идеальная ситуация для медучреждения. Главврачу важно, чтобы в его больнице новорожденному не кололи цефтриаксон, а директору — чтобы территория была в порядке, вода в кранах текла, штукатурка не осыпалась. Но у нас же в 90% случаев главврачи-медики выполняют задачи, которым не обучались. Вот и получается в основном по-дурацки.

• Читайте также: Медицина катастрофы. Почему медицинские вузы похожи на полицейскую академию

Мне нравятся министры-клерки, а не когда ими становятся анестезиологи или нейрохирурги, пусть даже очень профессиональные. Медики — не бюрократы, они учились другому. Не врачами эта система двигается. Я за то, чтобы привлекали к процессу реформ и управления медициной молодых людей без медицинского образования. У них хотя бы есть шанс что-то изменить, у врачей — ноль.