Невидимая война. Глава Amnesty Internationаl-Украина — о "крымскотатарском Сенцове", тюрьмах СБУ и свободе слова

Оксана Покальчук назначает встречу в уютной кофейне. Несмотря на сложность тем, она почти все время мягко улыбается, хоть и тщательно подбирает слова, отвечая на вопросы. Риторика в целом важна для правозащитной организации, считает она, и рассказывает о том, как Amnesty International на международном уровне прорабатывает свою политику в отношении оккупированных территорий. Речь идет в том числе о терминологии, которая не должна разъединять людей.

Украинский офис крупнейшей в мире правозащитной организации Покальчук возглавила почти пять лет назад. Все это время они поднимали наиболее важные темы: освобождение наших политзаключенных в РФ и на неподконтрольных территориях, уголовные дела против крымских татар на полуострове, "секретные тюрьмы" СБУ. Параллельно Amnesty International отстаивала права ЛГБТ-сообщества и боролась за ратификацию Стамбульской конвенции о борьбе с домашним насилием. Фокус поговорил с директором организации о том, почему в XXI веке вопрос свободы слова снова на повестке дня и как жесткий карантин заставил по-новому взглянуть на права человека.

Новый Сенцов

Над какими проблемами "Amnesty Internationаl-Украина" работает в 2020-м?

— В первую очередь я бы назвала Крым. В нарративе нашего общества оккупация полуострова занимает далеко не первое место, хотя там грубо и систематически нарушают права украинских граждан. Честно говоря, я не понимаю, почему этому уделяется так мало внимания и времени. Мы должны постоянно думать о том, что происходит с нашими соотечественниками в Крыму и как мы можем им помочь. Но создается впечатление, что люди закрыли для себя эту тему: "Мы ничего не можем сделать, давайте об этом не говорить".

Теоретически этим должно заниматься профильное министерство.

— Да, но насколько его деятельность заметна? Сколько денег на это выделяется? Очень много вопросов по этому поводу. Важно помнить, что международные организации не могут заехать в Крым для мониторинга. У нас была миссия в 2016 году, мы собрали информацию, подготовили отчет по ситуации на полуострове. Но в тот день, когда мы его выпустили, главной новостью было то, в какой шапке пришла в Верховную Раду Надежда Савченко. О нас в СМИ было 10 упоминаний, а заголовками о шапке был заполнен весь интернет.

Руки не опускаются после такого?

— Правозащитная деятельность — постоянная борьба. Мы никогда не выигрываем войну. А когда появляются изменения в лучшую сторону, ты не знаешь, чье на самом деле это достижение. Ведь одной темой занимаются сразу несколько организаций, институций, активистов. Я редко вижу конкретный результат нашей работы.

Мировое сообщество по-прежнему заинтересовано вопросом Крыма?

— Интерес международного сообщества ожидаемо снизился, поскольку появляются новые инфоповоды. Никто не будет поддерживать эту тему, если само государство о ней не говорит. Нужно брать историю одного человека и через его призму рассказывать о том, что на самом деле происходит. Как было с Сенцовым, который стал символом борьбы. Сейчас нам нужен такой же "крымскотатарский Сенцов", чтобы рассказать о тех политических репрессиях, которые происходят в Крыму.

Вы ставите перед собой задачу найти такого человека?

— Нас очень часто спрашивают о том, почему одно дело мы взяли, а другое нет. Но это базовый принцип нашей работы — мы изучаем ситуацию и выбираем кейс, который по своей сути может поменять практику судебных решений. Привлекаем к нему внимание и говорим: подобных историй еще десятки или сотни. Если говорить о Крыме, то мы уже четыре года активно занимаемся вопросом Эмира-Усеина Куку [правозащитник, задержан в Крыму в 2015 году, один из обвиняемых по "Хизб-Ут-Тахрирскому делу"]. В Киеве были билборды с его портретом, проводились акции. Но мы не всесильны, нам нужна поддержка общества и государства.

Секретные тюрьмы

Над какими темами, помимо Крыма, вы ра­ботаете?

— В 2016 году выпустили исследование "Тебя не существует" — о секретных тюрьмах на неподконтрольной и подконтрольной территориях. Нам стали известны имена 18 людей, которых удерживали без решения суда в изоляторе Харьковского управления СБУ. После публикации отчета все они вышли на свободу.

Это оправдывалось тем, что они проявляли сепаратистские настроения?

— Если кто-то проявляет незаконные действия, человека нужно задержать, предъявить обвинение, выбрать меру пресечения, осудить и посадить в тюрьму. А просто так держать в неволе — в международном праве это называется инкоммуникадо, то есть без связи с внешним миром. Людей паковали и увозили в неизвестном направлении. Даже родственникам ничего не сообщали. После освобождения некоторые из них были готовы пойти в суд. Мы, в свою очередь, поддерживаем связь с адвокатами потерпевших.

Когда обсуждаются подобные действия силовиков в России, наше общество резко это осуждает. Но готовы ли мы сочувствовать нашим гражданам в аналогичных случаях, если они заподозрены в сепаратизме? Не оправдывает ли это в глазах людей подобные методы?

— Действительно, первый вопрос, который нам задавали после опубликования отчета, были ли они сепаратистами. Но я не знаю, в чем их обвиняли, потому что официального расследования не было. Другими словами, мы можем схватить кого угодно — эту женщину, например [кивает в сторону соседнего столика], и назвать ее сепаратисткой.

Спасти медика

Карантин заставил взглянуть на сферу свобод человека с нового ракурса. На ваш взгляд, могут ли считаться ограничением прав жесткие меры, вводимые правительством?

— Если мы говорим о закрытии границ, то это право государства.

Важно

Крым под замком. Шесть вопросов к шестой годовщине оккупации полуострова

А если говорить о запрете на прогулки в парках или прибрежных зонах?

— Не думаю, что это нарушение прав человека. Любые меры должны иметь причину, и она была, а также ограничиваться по времени, и правительство давало определенные рамки. Пусть сроки сдвигались, но их публично озвучивали, и было понятно, какая ответственность положена за нарушения.

Есть и другой пример: на время карантина были запрещены партнерские роды. Разве такие крайности не ограничивают свободы?

— Вот это уже о правах человека, но однозначно назвать это нарушением нельзя, нужно рассматривать каждый случай отдельно. Или другой аспект: много медицинских программ, которые не касались COVID-19, приостановили. Людям с онкозаболеваниями необходимы химиотерапия и медицинское наблюдение, но они не могли получить такой помощи.

Пять лет борьбы. Оксана Покальчук возглавила украинский офис Amnesty International в наиболее непростое время для страны

Еще один важный момент — защита медработников, которой у нас практически не было. Государство было обязано бросить все силы на то, чтобы максимально обеспечить их необходимым.

Какая ситуация сложилась в местах заключения?

— В нашем обществе такое отношение к людям, находящимся в местах несвободы: мол, они же не зря там сидят, значит, их не очень жаль. От этого надо отходить, потому что каждый может оказаться по другую сторону. Особенно, когда мы говорим о людях, содержащихся в СИЗО. Проблема в том, что еще с советских времен у нас есть такая репрессивная практика: людей задержали и отправили в камеру, и они там сидят три года, четыре. Потом человека могут оправдать, но несколько лет он провел в заключении.

Одна из главных проблем со следственными изоляторами в том, что людей там намного больше, чем могут вместить камеры. Если туда попадает вирус, остановить его практически невозможно. Суды могли бы чаще практиковать альтернативные варианты: домашний арест, подписку о невыезде или залог. То же самое — и с тюрьмами, где соблюдать дистанцию просто невозможно. Когда мы говорим об амнистии, это не значит, что мы предлагаем всех отпустить. Это касается лишь уязвимой группы людей — например, тяжелобольных или беременных женщин.

Но массовых вспышек заболевания коронавирусом в тюрьмах вроде не было?

— На днях опубликовали свежую статистику по заболеваемости в местах заключения. 49 случаев, один человек погиб. Это неправдоподобно. Такое даже эпидемиологически невозможно. Значит, мы просто не знаем, в каких учреждениях и в каком количестве болеют узники. Надеюсь, что амнистия в Украине все-таки произойдет. Если осенью будет вторая волна эпидемии, лучше быть готовыми к этому и освободить камеры заранее.

"Все будет хуже"

В последнее время вопрос свободы слова снова встал на повестке дня. Интересный кейс был в США во время протестов Black Lives Matters. The New York Times уволил редактора раздела мнений, после того как появилась статья сенатора, призывающего вывести войска на улицы. Не кажется ли вам, что мир откатывается назад в плане свободы высказываний?

— Я не могу комментировать решения The New York Times, это не государство, а частный бизнес. Если брать сухую информацию — человека уволили за то, что он опубликовал чье-то мнение, то для меня это нарушение свободы слова. Я могу сто раз не соглашаться с чем-то, но все имеют право на свою позицию, пока нет призывов к насилию или агрессии. Тяжело оценивать ситуацию, если живешь не в Америке. В целом это больше журналистский кейс, чем правозащитный.

Недавно в Harper`s Magazine опубликовали открытое письмо, подписанное 150 писателями, учеными и журналистами, в том числе Джоан Роулинг и Маргарет Этвуд. Интеллигенция критикует нетерпимость к противоположным взглядам. Не получается ли в современном мире так, что, защищая одних, мы урезаем права других?

— Когда мы говорим о свободе слова, то не можем делить все лишь на черное и белое. Всегда надо смотреть на конкретную ситуацию, case by case, как говорится. Как правозащитники мы всегда апеллируем к государству: а что вы сделали, чтобы люди могли высказываться, какие законы это регулируют? Важно, чтобы власть могла гарантировать свободу слова.

В Украине ведь тоже не всегда комфортно высказывать непопулярную точку зрения. Если человек, условно, был против Революции достоинства, то вслух он об этом вряд ли скажет, опасаясь реакции окружения. Что нас ждет в будущем, на ваш взгляд?

— После распада Советского Союза ситуация в мире на некоторое время успокоилась, в сфере прав человека произошел огромный рывок вперед. Сейчас мы каждый день переживаем какие-то события, все время что-то происходит. Но мы не приспособлены к тому, чтобы воспринимать столько новостей, поэтому не справляемся и в какой-то момент начинаем все упрощать, делить ситуации на черное и белое. Людям хочется простых решений, и так происходит во всем мире. Как раз из-за этого к власти приходят популистские правительства. Упрощения приводят к некой радикализации. И я не думаю, что ситуация будет улучшаться. Оппоненты не готовы считаться с противоположной точкой зрения, и боюсь, что будет только хуже.

Насколько вообще объективны замеры уровня прав человека в стране, проводимые различными организациями? Создается впечатление, что они сильно зависят от политических реалий. Например, после победы Ющенко рейтинги Украины моментально поползли вверх, хотя вряд ли изменения произошли так быстро.

— Я против общих замеров для страны. Сфера прав человека касается такого количества спектров нашей жизни, что их невозможно обобщить. Если мы делаем мониторинг, то важно выделить конкретное направление. И все равно это будет непоказательно. Для примера можно взять тему насилия в семье. Уверена, если законодательство заработает в полную силу, то зарегистрированных случаев будет гораздо больше, чем сейчас. Но это не значит, что ситуация ухудшилась, просто раньше таких данных вообще не было. Так что главный вопрос подобных исследований — какая методология используется. Именно поэтому я критически отношусь к проводимым замерам. Наша организация не делает таких анализов.

Важно

Борьба за выживание. Ахтем Сеитаблаев: "Надо понимать, что Крым — это заповедник коммунизма"