Борщ — наша семейная религия, — писатель Александр Генис

Александр Генис из тех людей, которым судьба подарила шанс увидеть не одну, а несколько эпох. Сделать своим не один, а несколько континентов. Работать на границе жанров и вкусов. Совмещать кулинарию и философию. Дружить с Довлатовым и общаться с Бродским. Творить в жанре нон-фикшн. При этом в его книгах за фасадом факта скрываются фантазия и авторское воображение, которые только и способны делать текст литературой.

Кто он

Писатель, эссеист, критик, журналист, радиоведущий. Родился в Рязани, вырос в Риге. В конце 1970-х эмигрировал в США. Редактор и ведущий программы "Поверх барьеров — Американский час" на радио "Свобода" в Нью-Йорке

Почему он

Может посмотреть на Украину в перспективе культурных, политических и кулинарных горизонтов

Существует ли для Америки Украина?

— Еще бы. Причем не в составе СССР. Украинская диаспора — с ее музеями, культурными центрами, прессой, фестивалями, демонстрациями, шествиями, политическим лобби — позаботилась о том, чтобы громко заявить в Америке о своем народе. Кстати, ничего подобного русская эмиграция не сумела добиться.

Что сегодня знает об Украине пресловутый средний американец где-нибудь на Техасщине? Насколько он продвинулся за последние 30 лет в понимании того, что Украина — не Россия?

— Про Техас не берусь судить, я там не бывал. А в Нью-Йорке, благодаря усилиям российского режима, теперь все знают, что нельзя путать Украину с Россией. Этот окончательный сдвиг произошел после аннексии Крыма, теперь уже навсегда.

Каким видится вам "русский мир" из американского далека?

— Я предпочитаю говорить о русскоязычном архипелаге, оставшемся после распада советской империи. Среди главных русских центров сегодня — Берлин и Тель-Авив, Рига и Нью-Йорк, Киев и Лондон. Никакого отношения к параноидальным идеям Кремля этот феномен не имеет. Как говорил Федотов, культура не черепаха, она не нуждается в панцире государственной охраны.

Вы живете в Нью-Йорке, часто бываете в Москве. Отличаются ли настроения либеральной тусовки на этих двух полюсах?

— Если вы спрашиваете о русских компаниях, то разница не так велика, как можно было бы предположить. Вменяемые люди, например, в "Новой газете" такими и остались. Хуже, что теперь я далеко не уверен, что к ним можно отнести моих старых друзей по обе стороны океана.

Не потеряло ли смысл в сегодняшнем глобальном мире само понятие "эмиграция"?

— Смотря где. С Россией этот номер не проходит. За 40 лет жизни в эмиграции я с точки зрения метрополии был безродным космополитом, отщепенцем, колбасным эмигрантом, соотечественником за рубежом и пятой колонной. Пожалуй, в Москве эмиграцию прощают только мертвым, когда можно утащить почетный труп на родину.

Путинизм — это чисто русский феномен?

— Не думаю. Саддам Хусейн, например, та же версия диктатора-демагога местного значения. Скорее русский феномен — поддерживающий его электорат, который с энтузиазмом обменял доставшуюся почти даром свободу на нищету и изгойство.

Что вы думаете о декоммунизации, в том числе и борьбе с топонимами советской эпохи?

— То же, что о денацификации. Главная улица моей Риги в разные годы называлась в честь императора Александра, Ленина, Адольфа Гитлера, опять Ленина, а теперь — свободы. Чему я рад.

На улице, названной в чью честь, вам бы комфортно жилось?

— У меня есть друзья в Квинсе (район Нью-Йорка. — Фокус), которые живут на улице Довлатова. Еще хорошо жить на улице Сахарова — она в очень дорогом районе Манхэттена, напротив ООН. Меня, впрочем, устраивает и моя Undercliff Avenue, название которой приблизительно переводится на русский как улица Подгорного.

Вы были знакомы и дружны со многими большими писателями. Нет ли у вас ощущения, что время гигантов прошло?

— Интересно, что у них тоже было ощущение, что время гигантов прошло. Поэтому я борюсь с искушением обзывать свое время, помня, как говорил Музиль, что его нельзя бранить безнаказанно для себя.

Одно из развлечений — представлять, что сказали бы о тех или иных событиях люди, к мнению которых когда-то прислушивались. Например, что сказал бы Высоцкий о развале Союза. Как вам кажется, что сказали бы о нынешней войне на востоке Украины Бродский, Довлатов?

— Про Высоцкого не знаю, а Бродский и Довлатов точно заняли бы антипутинскую позицию.

Справедливо ли утверждение, что социальные сети убивают литературу в классическом ее виде?

— Что значит классический вид литературы? Гомер не умел писать вовсе. Словесность эволюционирует, сбегая в смежные области кино и особенно сериалов. Facebook потворствует эссеистике и прививает краткость. Хуже, что в большой мусорной куче труднее разыскать алмаз, чем в маленькой. Но это не новая проблема, как-то литература с ней всегда справлялась, справится и теперь.

Писатель — существо прежде всего одинокое. Одиноки ли вы? Что вам помогает справляться с одиночеством?

— Я с ним не справляюсь, я им наслаждаюсь. Это условие нормального существования. Чтобы его усугубить, я люблю писать в лесу, без телефона.

На вашей личной кулинарной карте есть ли место для украинской кухни?

— Борщ — наша семейная религия. Я ел тот, что готовила моя прабабка из деревни Михайловка, бабушка из Луганска, мама из Киева. Теперь, когда их всех нет, я варю борщ сам. А вот вареники с вишней в Америке не выходят — не те ягоды.

Связаны ли наши политические и кулинарные пристрастия, имея в виду, скажем, что Гитлер был вегетарианцем?

— Про это читайте у Похлебкина, описавшего "Кухню вождей". Но помнится, кремлевских старцев кормили антисклеротическим салатом из морской капусты. Такое меню способствует апокалиптическим настроениям.

• Читайте также: Я был талантливым пропагандистом, — шоумен Дмитрий Чекалкин

Какое самое экзотическое блюдо вы пробовали за время своих гастрономических путешествий по миру?

— Студень за 39 копеек, которым мы закусывали "Солнцедар" в молодости. Его не ели даже бродячие кошки. По-моему, он готовился из столярного клея.